Дезертир

Как подлый трус бежит с поля брани, так бежал Николай Никитин со своего трудового поста.

Он оставил работу в самые тяжелые для родины дни. Пренебрег интересами фронта, государства, честью завода. Его мелкая продажная душа не могла примириться с суровыми требованиями военного времени. Тысячи людей вокруг Никитина работали много и напряженно, работали так, чтобы поскорее сгинул враг. Тысячи людей клали все силы на то, чтобы сделать больше продукции для фронта. А он один не хотел работать, он оказался отщепенцем, жалким, презренным отступником, проклятым сейчас всем коллективом.

Быть может у Никитина были свои «счеты» с заводом? Может быть есть оправдание его позорному бегству с производства? Его натура, быть может, не вынесла каких-нибудь незаслуженных обид и оскорблений?

Нет, ничто не оправдывает его поступка. Завод всегда шел навстречу Никитину, предоставлял ему широкое поле деятельности. Завод не давал ему пошатнуться, растил его, учил, оберегая от промахов, от ложного пути. Никитин жил хорошо. Но за все это он отплатил заводу черной неблагодарностью. 22-летний оболтус не хотел работать, потому что он признавал только легкую бесшабашную жизнь. Ему было наплевать на то, что и ради его жизни люди проливают кровь, что они ждут каждый день его поддержки в виде новых партий боевой продукции. Он рассчитывал спрятаться за громкие слова: «Пойду лучше в армию». На самом деле он дрожал животным страхом перед возможностью попасть на фронт. Армия несомненно приобрела бы в его лице труса.

Николай Никитин работал мастером в цехе т. Логанова на заводе, где главным инженером тов. Чистяков. Работал плохо, лениво, хотя, по его словам, имел образование в объеме техникума. Он показывал самый дурной пример в дисциплине. Когда стало очевидно, что Никитин явно не справляется с заданиями, его перевели в диспетчеры. Здесь он проявил себя еще хуже, дезорганизовал роботу на каждом шагу, не реагируя на упреки товарищей, что он позорит имя комсомольца. Вскоре, как несправившегося с работой, Никитина перевели в планировщики. Но, как и раньше, он относился к обязанностям халатно, срывал задания, отлынивал от работы. Когда ему объявили о переводе в чернорабочие. Никитин затревожился. Ои стал раскаиваться перед начальником цеха, просил пожалеть его, обещал исправиться.

Его пожалели и предложили работать слесарем. На некоторое время он притих. Однако, не прошло и недели, к Никитин начал прогуливать. А однажды 17 июня, уйдя из завода, он не появлялся в нем 18 дней подряд.

Председатель цехового комитета и комсорг цеха не раз приходили ва квартиру Никитина, но никогда не заставали его дома.

— Здоров как бык,—говорили о нем соседи.—Видели, как шляется по базару.

В конце концов его удалось вызвать на завод. Он пришел неряшливый и грязноватый. Товарищи смотрели на него презрительно и гневно, и он отводил глаза от их проницательных, осуждающих взглядов.

— Почему ты не выходил на работу?—спросил его помощник директора.—Ты знаешь, что за это тебя ждет большое наказание?

— Не хочу работать, — начал было он, но запнулся и, подумав минуту, добавил:—то-есть, не нравится мне эта работа. Лучше в армию пойду.

— Однако, ты уже совершил измену родине, ты дезертир, самый последний человек в нашей стране. Попробуй подсчитать, сколько ты обязан был дать за 18 прогулянных дней продукции для фронта и не дал ее. Сколько неубитых из-за тебя немцев продолжают творить на нашей земле чудовищные преступления.

Никитин слушал безразличный, невозмутимый. упорно отмалчиваясь. Он хотел сказать, что нечего его агитировать, но боялся за свою шкуру. Он понимал, что его не погладят по головке. Он понимал и другое, что за 18 дней он действительно сорвал выпуск большого количества оборонной продукции, что пряв помощник директора насчет неубитых немцев. Но он считал, что его личной жизни его не касается.

Никитин не был на этот раз наказан. На заводе решили вновь применить к нему меру воспитательного воздействия. Ему разрешили выйти на работу. Однако, и теперь ои пренебрег вниманием коллектива. Прошло еще 5 дней, а его но было на работе. Цеховое комсомольское собрание исключило его из комсомола. Весь коллектив цеха с негодованием реагировал на злостное поведение дезорганизатора. И тем не менее даже после такой демонстрации в заводе нашлись добрые дяди, которые не решились поступить с прогульщиком по законам военного времени.

Ему вновь разрешили работать. Но он не проявлял никакого прилежания, стараясь как-нибудь провести день. Он чувствовал призрение товарищей и обходил их как дикий или прокаженный человек.

Так прошел август, а 1 сентября Никитин совершил вторично тяжкое преступление, сделал прогул, еще более злостный, чем прежний, прогул который тянется до сих пор—вот уже 28 дней. Зная, что его будут еще вызывать, что люди завода придут на дом, что теперь это кончится не иначе, как судом, там ведь, предупреждал помощник директора,— Никитин стал скрываться. Он обманывал мать и сестру, придумывая всякие небылицы о своем не выходе на работу. Он принял на себя позорное, гнусное клеймо дезертира.

Только черная ночь хоронит дезертира. И нет ему сейчас покоя на нашей земле. В вечном страхе будет трястись его маленькая кроличья душонка. Не дождется он жалости и пощады от советского правосудия.

БОР. СТЕРН.