ТРИДЦАТЬ ОДНА ПРОБОИНА

ДЕЙСТВУЮЩАЯ АРМИЯ, 31 июля. Вот несется над землей фашистский самолет. Он проходит над укрепленной точкой в районе Н. Рыщет. Переходит в пике. Молчат моторы. По-звериному воет воздух, рассекаемый машиной.

У зенитного пулемета застыл Иван Ефремов. Молодой боец. Донбасский рабочий. Это первый вражеский самолет проходит в прицеле его пулемета. Он ясно его видит. Видит, как в белом кругу плоскости извивается змеиная свастика.

Но Ефремов не нервничает, не торопится. Словно над ним не вражеский бомбардировщик, а учебный конус, по которому его учили стрелять в лагерях в мирное время. И действует сейчас, как учили: расчетливо устанавливает наводку. Так. Нажал гашетку.

«Юнкерс» забарахтался в небе. Он вышел в пике, попытался подняться. Накренился на одно крыло, потом на другое. Задрал нос. Попробовал рвануться в высь. Не вышло. Забился в конвульсиях.

Ефремов следил за ним горящим взглядом. Больше не стрелял. Не к чему расходовать патроны. Ефремов пересчитал—тридцать один патрон выпустил. Хватит на гада.

Когда бойцы подбежали к упавшему бомбардировщику они увидели, что машина от мотора до хвоста пронизана ровной пулеметной строчкой.

— Словно швейная машина прострочила,—засмеялся кто-то. Политрук из любопытства сосчитал пробоины—тридцать одна.

Ни одна ефремовская пуля не пропала даром.