Великий гнев

Красная Армия сражается горячо, страстно, сурово. Красная Армия, как ни одна армия в мире, защищает грудью каждый клочок своей земли, каждый дом, в котором жил советский человек, каждый наш рубеж, мост, переправу. В шиирокой груди прекрасного русского человека, в его добродушном и ласковом сердце, как и в сердцах всех народов нашей страны, загорелось пламя священной злобы, когда по нашим полям прикатилась омерзительная Фашистская зараза, несущая разрушение, ужас и смерть.

Но все, что увидел и услышал боец Красной Армия, когда кровавая фашистская орда страшной чумой расползлась дальше по нашей земле, было чернее и страшнее всего, что знала история самых мрачных войн, самых жестоких и кровных набегов Чингис-хана, Батыя, Тимура, Мамая.

Враг возжаждал рабов. Он стал уводить в свою черную страну наших людей—наших девушек, женщин, мальчиков, юношей. Он отрывал от крохотных ребят их матерей, отцов, братьев и сестер, отгружал их, как скот, в вагоны, приставлял к ним надсмотрщиков с плетьми, палками, винтовками. И ненависть Красной Армии к врагу удвоилась, утроилась, удесятерилась и в груди возникла новой силой одна страстная мечта, одно сжимающее сердце желание—скорее освободить своих братьев и сестер, скорее убить, уничтожить их поработителей, смести с липа земли мерзкое гнездо шакалов.

Враг нестерпимо жаждет крови, горячей человеческой крови. Он жаждет мучений советского человека. Он хочет слышать его стоны. Стоны матери, на глазах которой выкалывают глаза у ее тринадцатилетнего сына, предсмертные стоны женщины, простреленной за то, что она защищает свою малолетнюю дочь от насильников. Фашистский изувер хочет насладиться последними судорогами задушенного в петле человека, и он строит ряды огромных виселиц и вешает подряд стариков, женщин, детей и, смеясь. снимает «лейкой» все детали казни и посылает фото с нежной надписью своей «невесте», жене, своей самке, Амалии, и та, растроганно улыбаясь, показывает своим соседям подарок своего орангутанга. Немец ненасытен в кровавой жажде чужих мучений, в садистской технике истязаний. Он хватает на хуторе Аверинском десять колхозных мальчиков, связывает их, кнутами гонит их на площадь, сзывает всех жителей и в их присутствии, в присутствии матерей, отцов, сестер, братьев сначала истязает, а потом, под пьяный хохот фашистских разбойников, расстреливает их.

Нацистские палачи, врываясь в советские города, пытали, расстреливали, вешали, закапывали живыми, сжигали на кострах, в подожженных домах, топили в реках тысячи и десятки тысяч людей. В Киеве они собрали пятьдесят две тысячи человек и всех, от грудного младенца до дряхлого старика, расстреляли из пулеметов у вырытых самими жертвами могил. В Ростове, в Харькове, в Кисловодске, везде, где они были, точно также поступили с десятками тысяч ни в чем неповинных людей. В Ворошиловграде, в Курске, в Воронеже, в Краснодаре, в Пятигорске, в Нальчике, в десятках других городов, временно захваченных ими, они жестоко глумились над мирным населением, терзали его в зловонных концлагерях, истязали в мрачных подвалах гестапо, ломали руки, выкалывали глаза, отрезали уши и убивали, убивали, убивали бессчетное количество наших людей, оставляя при уходе тысячи трупов в любом месте, где они хотя бы немного побыли.

И в душах бойцов Красной Армии еще больше разгорелось пламя великого гнева. И они снова и снова дали себе и друг другу страшную клятву мстить до конца, до полного уничтожения врага.

Бойцы и командиры Красной Армии, как и все советские люди, помнят ужасы Львова, его кровавые погромы, его изнасилованных и убитых девушек, его растерзанных стариков, женщин, детей. Они помнят виселицы Волоколамска и восемь трупов замученных рабочих, пятьдесят суток раскачиваемых ветром на глазах населения. Они помнят то, что узнали из немецких же писем: как немцы всаживали ножи в сердца пленных красноармейцев и пили свежую кровь, хваля ее вкус. Они помнят разбитые и сожженные дома-музеи Льва Толстого, Чехова, Чайковского, Короленко.

Они видели изуродованные тела своих товарищей—пленных красноармейцев, замученных и убитых немцами перед самым их уходом из хутора Вертячьего. Они видели разрушенные города, сожженные села, разбомбленные станции. Они видели снесенные до последнего камня, дотла сожженные детские дома, школы, библиотеки, музеи, больницы, санатории, театры. Они видели огромные толпы беженцев, изгнанных из своих домов и скитающихся в лесах, в горах, в загородных рвах и каменоломнях. Они видели пламя и черные дыры пожарищ, пепел, прах, кровь, смерть, принесенные немцами в места, где до них цвела прекрасная жизнь. И великому гневу их нет и не будет конца, пока они не уничтожат современного гунна—человекообразного зверя, алчно ищущего на чужой земле теплого горла, чтобы его перегрызть, жадно роющего злой мордой чужое добро, чтобы его похитить, разграбить, унести свое черное, вонючее логово.

Валик и священен гнев советского человека, могучий гнев Красной Армии!

Этот гнев опрокинул миллионные полчища охмелевшего от крови врага, этот гнев разбил его под Сталинградом, смел с предгорий Кавказа, с лица донских и кубанских полей, изгнал из больших и малых городов, освободил Ростов, Курск, Харьков, Краснодар, Ворошиловград, гонит врага все дальше и дальше на запад.

Этот гнев несет уничтожение фашистской чуме и жизнь освобожденным народам!

Сем. РОЗЕНФЕЛЬД.