ТРЕПЕЩИ, ВЫРОДОК!

— Немец!—Когда я произношу это слово, когда я не то, что вижу, а только представляю его мысленно, у меня пересыхает во рту и сердце бьется неудержимо, у меня руки сжимаются в кулажи и зубы сжимаются, и весь я переполняюсь такой ненавистью, какую не выскажешь словами. Да будь он проклят...

Так говорил мой знакомый, старший лейтенант Алексей Харитонов, с которым судьба в третий раз столкнула меня этим летом и осенью на перепутьи фронтовых дорог. В первый раз под Белгородом, затем у Сум и, наконец, холодной ветряной ночью у костра, в лесу, между Десной и Днепром. Дул сильный ветер. Пламя костров металось. Шумели вековые деревья. Войны сидели на корточках у огня, грелись и вспоминали о доме, о женах, о детишках. Над лесом с нудным, словно зубная боль гулом, пролетали невидимые в темноте немецкие стервятники, и тогда бойцы прикрывали костры полами шинелей. Огромные, лохматые украинские звезды мерцали низко, а издалека, с дороги доносился яростный крик:

— Цоб, цоб-цобе!—Это понукали волов, с трудом тащивших тяжелые орудия по глубокому и рыхлому песку к переправе, к Днепру.

Алексей Харитонов! Утром он должен был переходить Днепр. Переходить! Нет, это не то слово. Он должен был штурмовать Днепр. На чем угодно: на плоту, в лодке ли, просто ли вплавь, но я был уверен в том, что он перешагнет Днепр, ибо так сильна была в нем ненависть к врагу, так велика была в нем жажда мести, что никакие преграды не смогли бы остановить его на боевом пути.

Алексей Харитонов! Сколько их, таких разгневанных сынов Родины в Красной Армии?! Миллионы! Миллионы прекрасных советских людей. На фронте о немцах не говорят. Их убивают. О чем говорить, когда вот он немец рядом, когда кровавый след тянется за ним, бегущим от нас, когда дым пожарищ затянул весь горизонт, когда бойцов в освобожденных деревнях встречают седые девушки и помешавшиеся от горя старухи, когда плачут от радости старые деды, плачут, может быть, впервые за всю свою долгую жизнь.

Боже мой! Какой же ценой должны заплатить нам, русским, украинцам, белоруссам, узбекам, латышам, всему нашему народу, немцы; эти выродки нашего времени, за все, что сделали они.

Как я понимаю Алексея Харитонова, который не может говорить о них, о немцах, который в этот час где-то за Днепром штыком своим сводит свой короткий разговор с ними. Ненависть! Мщение! Расплата!

До седьмого поколения должны запомнить, немцы нашу расплату! За все!

В деревне у Сум в хату, где остановились мы на короткий отдых, как-то вбежала женщина.

— Ратуйте, добрые люди! Сердце мое ратуйте! Не выдержит оно. Волосы выбились у нее из-под платка, слезы лились из ее глаз. Она повалялась на глиняный пол и замерла. Женщина прибежала только что из Писаревки— полусгоревшей деревни, из которой всего три дня, как выбили немцев. Там на горе стоял и сейчас стоит колодец. Четырнадцать ребятишек светлоголовых мальчиков и девочек побросали немцы в этот колодец.

Что это — кошмарный сон? Нет. Родственники уносили распухшие трупики детей от колодца в фартуках и платках. В Новой Бясани—большом украинском селе 28 сентября этого года жители села раскапывали противотанковый ров. Я никогда в жизни своей не видел ничего подобного. 340 трупов совсем юных ребят и девушек вынули из рва. Немцы их не расстреливали. Нет. Их просто подвели к рву, выстроили, приказали взять друг друга за руки и с двух краев этой обреченной шеренги мучеников включили электрический ток. Больше суток шевелилась земля над кое-как засыпанным рвом.

Деревня Залино— сплошное пепелище. Здесь перед своим бегством немцам удалось поймать 30 девушек. Их загнали в сарай, а вслед: за ними в этот же сарай загнали племенных быков. Сарай крепко заперли, облили бетонном и подожгли.

В Броварах—любимом когда-то месте отдыха киевлян, я видел такую картину, от которой сердце обливается кровью. Бровары— сплошные руины. Сожжено все, но не сгорели в домах кирпичные печи. И вот печи дымятся. В них готовят нехитрую еду жители, а сами живут в ямах у печей. Дети жмутся к матерям, холодно. Идет первый снег. Немцы отступают. Как за смертельно раненой уползающей гадиной тянется за ними кровавый след. Факельщики! Они не отдают себе отчета в том, что по этим местам катится вслед им неудержимая лавина мстителей, наших Алексеев Харитоновых, наших бойцов, какой же ценой расплатишься ты немец—душитель, вешатель, поджигатель, грабитель, насильник, куроед за сожженные города и хаты, за виселицы на площадях, за тела замученных и расстрелянных стариков и старух, за младенцев с размозженными головками, за девушек с распоротыми животами!

Алексей Харитонов говорит:

— Надо кончать, скорее кончать с немцем. Это желание всех бойцов, всех офицеров, всех, кто уже третий год оторван войной от родного дома, от семьи, от жены, от детей. Передай там в тылу об этом желании фронтовиков своим товарищам. Передай, что мы знаем, как здорово работают они. Ничего! Еще недолго. Еще сокрушительный удар, но такой, чтобы гитлеровский хребет был переломлен навсегда. И мы переломим его.

Я исполняю его просьбу. Эта просьба Красной Армии. Эта просьба относится ко всем нам, кого страна оставила в тылу, оставила, чтобы воевать с гитлеровскими полчищами своим трудом.

Уральцы! Пусть сегодня в наших сердцах живет одно желание, одно стремление, кончать с немцем, скорее раздавить его, уничтожить и гнусный прах мерзавцев развеять по ветру. И если на фронте боец кончает с немцами все нарастающим своим продвижением вперед, мы здесь, в тылу, должны действительно удесятерить свои силы, где бы мы ни работали, и этим приблизить час полного разгрома гуннов, час, которого так ждем мы все, каждый из нас. Уже ясно занялась заря нашей победы. Еще немного и взойдет солнца.

Я никогда не забуду, как на берегу Днепра группа, бойцов подразделения И. Стратейчука писала текст листовки. Она заканчивалась так:

«Гитлер! Мы идем на запад. Твой «восточный вал» мы уже перешагнули, усеяв его трупами твоих гаденышей. Мы перешагнули через Днепр. Мы идем к Киеву. Мы несем ему свободу. Мы пойдем дальше и схватим тебя. Ты не уйдешь от нас, Иуда!

Не торопись вешаться. Мы сами повесим тебя.

Не вздумай стреляться. Мы сами пристрелим тебя, собака!

Не спеши принимать яд. Мы сами тебя отравим, гадина!

Твоя судьба в наших руках. Трепещи, выродок! Мы идем».

Мы идем к победе. Пусть к ней повседневно ведут нас два чувства—любовь к родине и великая, невыразимая словами, ненависть к врагу.

Сергей СТРИЖОВ.