„СТРАШНАЯ СТРАНА“
ДЕЙСТВУЮЩАЯ АРМИЯ, 9 сентября. (ТАСС). «Страшная страна». Эти слова о нашей советской земле мы нашли в записной книжке-дневнике Бернарда Шмидта — солдата второго отделения третьего взвода 248 велосипедного эскадрона немецкой армии. Он хорошо грамотен этот Шмидт. На страничках его дневника не раз попадаются мысли, которые он сам называет «тихими товарищами».
«В этой страшной стране...»—пишет Шмидт. Да, именно так, «страшная»... Благословенная для друзей, но страшная для тех, кто ступил на эту землю, как враг! Это почувствовал не один только Бернард Шмидт— неудачливый разведчик, взятый в плен колхозником на окраине занятого немцами села буквально в нескольких шагах от фашистских солдат. Едва ли не во всех дневниках и письмах звучит это слово «страшная».
Настроение солдат, побывавших во Франции,—записывает в своем дневнике 5 августа ефрейтор Глунк из 55 пехотного полка,— ужасно плохое. Боюсь, что скоро вместо «Хейль Гитлер» будут кричать «Хейль Москва». Потому что война в России получила совсем другой характер». Русские ведут бой такими техническими средствами, с таким искусством и с такой инициативой, какую фашисты никак не ожидали встретить. Общеизвестно: их вели на Восточный фронт, как на кратковременную увеселительную прогулку После западных легких побед они в это верили
«Офицеры нам говорили, — рассказывает пленный ефрейтор Петер Каппель — конторщик из Лахена,— что Советская Россия имеет совсем мало пушек и деревянные танки. Войну предполагалось закончить в короткие сроки. Но уже в первые дни я убедился, что тут что-то не так. Мы столкнулись с совершенно другим явлением. Ваша артиллерия наводит ужас на наших солдат. Но особенно сильное впечатление производят ваши тяжелые танки, они не пробиваются немецкими снарядами. Эти танки сеют панику среди наших частей. Уцелевшие после боя солдаты долго еще вспоминают эти грозные машины. Против них мы бессильны что-либо предпринять».
«На каждом третьем слове я должен прятаться в щель, — пишет своей невесте солдат Герберт.—Вот только что разорвались три гранаты около меня. О! Если бы я остался жив. В нашей роте убито больше половины. Много раненых Позавчера тебе писал, что день и ночь не прекращаются кровопролитные бои. Мы на подступах к городу В. Но взять его мы никак не можем. Русские его упорно защищают»
Можно в любом письме найти совершенно такие же строки: о страхе, ужасе и панике
«Боже сохрани попасть снова в такое положение, в котором я был,— читаем мы в письме солдата Эрнста. Вчера нас натощак без обеда повели в наступление. Наше продвижение противник заметил, но не стрелял. Потом налетели самолеты и начали забрасывать нас бомбами. С деревьев открыли огонь русские стрелки. Открыла огонь их артиллерия. Русские бросились на нас в атаку. Нас обратили в бегство. Как мы удирали—лучше не спрашивай. Ничего подобного в жизни я еще не переживал. Спасая свою жизнь, я бежал сквозь свинцовый дождь. Многие наши сложили здесь головы. За высотой я повалился на землю, как мучной мешок, дрожал, как лягушка. Мы лежали, как прикованные. Нельзя было двинуться ни назад, ни вперед. Так четыре дня и четыре ночи без сна...»
Глуша террором мысль фронтовиков, бросая в бой все свои резервы, гитлеровцы пока еще выигрывают пространство. Но с каждым шагом вперед они проигрывают войну: ибо с каждым шагом вперед дух войск— решающий фактор победы—не крепнет, а падает Даже такие «рубаки», как старший лейтенант Бернгард Барнекс — фашист-доброволец, вступивший в армию «по призванию к военному делу», «профессионал клинка» подытоживая свой «восточный опыт» говорит: «Я, конечно, люблю свою профессию. Но она мне нравится больше, когда нет войны...»