Прифронтовой колхоз
Дорога шла по дну широкой балки. Пахло степью—горькими травами, сухой полынью, чебрецом. Ночь пришла внезапно, как всегда на юге, и водитель вел машину наощупь. Пора было остановиться на ночлег, но вокруг не было ни одной хаты, ни одного человека. Только на краю земли часто вспыхивали бесшумные зарницы—отблески далекого ночного боя.
Потом в небе зачернел одинокий шест колодца—украинского «журавля». У колодца кто-то осторожно курил в руку.
— Эй, — крикнул водитель, — земляк! Где бы тут заночевать?
К машине подошел дряхлый старик с охотничьим ружьем.
— Ночевать, надо думать, негде,— ответил он ласково,—кроме как в моей хате. Я колодец стерегу в степи,
— А далеко до твоей хаты?
— Да туточки, за бугром.
— Ну садись, показывай дорогу.
Старик сел, кряхтя, в машину. Глаза его хитро поблескивали в темноте. Ехали мы долго, давно миновали бугор, а стариковской хаты все не было., Водитель начал ворчать.
— Зараз будет, — успокаивал его старик,—Ночью всегда дорога длинная.
Неожиданно в темноте появились вооруженные люди.
— Стой!—строго крикнул старик,— Приехали. Показывайте документы, товарищи!
Старик схитрил и вместо своей хаты привел нашу машину к колхозному патрулю. Нас вежливо попросили выйти, провели в правление колхоза и проверили при свече документы.
— Но взыщите,—сказал, улыбаясь, председатель колхоза — маленький молчаливый человек по фамилии Халупняк. Мы всех проверяем. У нас день и ночь конные объезжают дороги, у нас каждый колхозник обязан быть бдительным. Ну, раз вы свои, то устраивайтесь, а мы вас покормим.
Был уже час ночи, но вокруг хаты, где мы остановились, началось оживление. Старая колхозница принесла кувшин молока, босой мальчик-краюху свежего белого хлеба и миску меда, а сам Халупняк разложил на столе брынзу, украинскую колбасу и вытащил из кармана пачку махорки.
Колхоз «Маяк», куда мы попали,— самый обыкновенный колхоз Одесской области. Он не миллионер, но надеется после войны стать миллионером. У него 2000 гектаров пшеницы и подсолнуха, сады, виноградники, породистый молочный скот, каракулевые овцы, около 300 лошадей и множество птицы—уток, гусей, кур, индюшек.
Но сейчас колхоз живет напряженной военной жизнью. Он похож на вооруженный лагерь. «Все для армии», — так сказал нам Халупняк и так думает каждый колхозник. Сущность подлинной народной войны заметна здесь с особенной силой. Армия и народ неотделимы, неразрывны,—это по существу одно и то же.
Мужчины ушли на фронт. Женщины спешно убирают хлеб.
Работают все—от древних стариков до белобрысых мальчишек. Мальчишки-«хлопчики» сменили взрослых и потому ведут себя, как взрослые: строго, с достоинством, без лишних разговоров. Все они—ездовые на уборке богатого урожая и, кроме того, разведчики. От их зорких глаз не скроется ни один подозрительный человек. Они знают каждый ров, где может спрятаться враг, и находят диверсантов быстро и безошибочно.
На следующее утро при нас две молодые колхозницы заметили в полях странного человека. Он был комбинезоне, без шапки, весь в пыли и соломе. Увидев колхозниц, он лег. Они же нарочно остановили телегу и начали пить из крынки холодную воду. Человек в комбинезоне не выдержал. Он вышел из пшеницы и знаками попросил пить. Глаза у него были мутные, он шатался и только мычал. Женщины схватили его, связали вожжами, он сопротивлялся, но очень слабо. Человек это оказался немецким летчиком. Его самолет был сбит нашим истребителем. Немец спустился на парашюте и два дня прятался в пшенице, пока не наткнулся на наших колхозниц.
— А вы не опасались, бабочки? —спросил наш водитель колхозниц. Немец, ведь, был вооруженный.
— Мы думали, что он будет стрелять,—ответила нараспев одна из колхозниц.—Так и думали. А он не успел.
На уборку хлеба были брошены все. Уборка была трудная: зной, сухость. воровские налеты немецких истребителей, пытавшихся расстреливать колхозников пулеметным огнем.
Но хлеб в «Маяке» был убрав во-время и во-время обмолочен.
На следующий день, когда мы уезжали из колхоза, тот же старик, который нас задержал, сел в машину, чтобы показать нам дорогу до большого шляха.
— Война!—сказал старик задумчиво.—Мне много годов. Я еще в ту войну ранение получил. И я всем бойцам, проходящим, говорю: «Не отдавайте, сынки, тому немцу ни одного колоса пшеницы, ни кружки воды из наших колодцев, ни одной соломинки из нашего стога. Наше дело, как я понимаю, светлое, трудовое, и верх будет наш!».
К. ПАУСТОВСКИЙ.