В ЛАГЕРЕ ВОЕННОПЛЕННЫХ
ДЕЙСТВУЮЩАЯ АРМИЯ, 30 июля. (Спец. корр. ТАСС). 2 июля они мечтали быть в Москве. Многие из них с вожделением ждали, когда можно будет грабить мирное население столицы, обшаривать магазины в поисках материи, дамских чулок, туфель, жрать вволю в советских кафе, издеваться над мирными советскими гражданами. И они действительно попали к нам.
Огромный барак с двойными нарами. Во всю длину нар расположились пленные немцы. Среди них — уроженцы Дрездена, Лейпцига, Гамбурга, Любека, Киля и других городов Германии—солдаты разгромленных частей фашистской армии.
Да, они в плену, одни из них захвачены в плен помимо воли; это—головорезы, фашистские молодчики, ограниченные воспитанники фашизма. Их научили произносить тупые лозунги, внушили, что они представители «высшей расы». Годами поглощали они бездарные человеконенавистнические брошюры, написанные дубовым солдафонским языком. Их немного. Они держатся отдельной кучкой даже здесь, в плену.
Большинство же сдалось в плен. Это—представители трудового народа Германии, рабочие и крестьяне. Они бросали оружие, обступали наших бойцов, наперебой старались сообщить, что воевать не хотят, и пред’являли нашим бойцам советские листовки на немецком языке. Все это тайно хранили они от глаз начальства.
— В советском плену мы спокойны,—говорят они.— Теперь наша жизнь спасена. Рано или поздно мы вернемся на родину и увидим свои семьи, свои дома.
На нарах поднимается сорокапятилетний Пауль Гимлер, плотник из Саксонии. Он сильно взволнован и показывает свои огрубевшие от тяжелой работы руки. Да, ему надоела эта война. Он резервист второго разряда и призван в армию в марте этого года.
— Ничего не имею против русских,—произносит он.—У меня сын во Франции, что в ним—не знаю. Что было бы с моей женой, если бы меня убили? Зачем мне эта война?
В огромном бараке становится тихо. Пауля слушают с напряжением. Люли вытягиваются на нарах, все взоры устремлены на него. Не успевает закончить свою речь Пауль Гимлер, плотник из Саксонии, как отовсюду слышатся возбужденные голоса. Пехотинцы, танкисты, летчики, есть среди них ефрейторы, есть обер-ефрейторы, наперебой сообщают, что не хотят проливать кровь за Гитлера, его бредовые планы и хотят быть там, где оставлены их дома, семьи, хотят заниматься мирным трудом, жить в дружбе с русским народом.
Только в кучке головорезов слышится озлобленное ворчанье. Эти молодцы еще пытаются говорить, что в войне виноваты англичане, забравшие их колонии, что у немцев мало земли, а на востоке ее много.
В это время сверху слышится грозный окрик: Потише! Привыкли, как попугаи, повторять по указке одно и то же.
Это кричит бородач из Цвинау.
Если вам охота воевать, так воюйте, а с нас хватит, будет.
Головорезы притихают. Они ничего не могут возразить. Они пришли на готовое, не видали забот, мало знакомы с трудом. Они привыкли грабить, большинство из них даже не имеет специальностей. Сжавшись, они мрачно сидят в своем углу.
Между нарами стоят наши бойцы. На каждом из них еще заметны следы недавнего боя. Советский командир, молодой, с энергичным лицом, начинает рассказывать пленным о СССР. Он раз’ясняет «Положение о военнопленных в СССР», утвержденное СНК СССР. Многие потрясены.
Немецкое начальство вбивало в головы солдат небылицы о том, что русские расстреливают всех пленных, а на самом деле они слышат о законе, обеспечивающем немецким пленным жизнь, работу и хлеб—все то, что они не всегда имели на родине.
Снова развязываются языки. Вот поднимается со своего места Эрнин Феллер—солдат из Драйцена.
— Никто из нас не понимал, как можно начать войну с Россией. Никто этой войны не хотел. Мы не знали правды о СССР. От нас тщательно скрывали ее. На душе у нас много против Гитлера, но мы боялись говорить об этом даже ближайшему другу. Ведь это расстрел.
— Да, да—слышится отовсюду. И люди вспоминают порядки своей страны, наглость гитлеровских заправил. То, что они слышат здесь, кажется для них невероятным. Все поражены, что в СССР медицинское обслуживание трудящихся идет за счет государства. Слышат это и не верят своим ушам. Все пленные, даже фашистские молодцы, притихшие в своей кучке, потрясены отпором, полученным германской армией в войне с Советским Союзом.
— С Красной Армией нельзя сравнить ни одну армию мира,—говорит санитар Вальтер Юст,—наша колонна почти полностью истреблена. Мимо нашего санитарного поезда день и ночь шли эшелоны с ранеными. Русские стреляют превосходно.
Их очень пугают русские морозы, и они засыпают советских бойцов вопросами: когда будет снег, какие бывают морозы, получат ли они теплую одежду.
Советские бойцы стараются успокоить их: то, что говорили гитлеровские начальники—наглая ложь. Значит нечего беспокоиться. Они слышали положение о военнопленных, а у нас ничего напрасно не говорится.
Успокоенные, они начинают рассказывать.
Германскую армию одолевает одна мысль—не допустить затяжки кампании на зиму, иначе перед гитлеровской армией маячит грозная судьба армии Наполеона. Это немцы хорошо понимают. Они понимают, что каждый день войны увеличивает силы Советского Союза и приближает гибель фашистской армии.
— Скорее бы раздавить эту кровавую гадину Гитлера,—говорит Пауль Гимлер,—и грозно сжимает кулаки, а потом добавляет:
— Ничего, мы еще вернемся туда и потянем к ответу виновных.
В кучке головорезов тихо. Фашистские молодчики с опаской поглядывают на пожилого Пауля Гимлера и его товарищей, с которыми так недавно вместе шли на советскую Москву.
А. ПИТЕРСКИЙ.