С Николаем Гущиным нас связывает больше, чем дружба, потому что мы делаем одно общее дело. И хотя мы действительно большие друзья, хотя мы работаем рядом, за все время нашего знакомства мы не перекинулись ни одним словом. Причина этого заключаются в том, что Николай Гущин - немой.
Он пришел в нашу бригаду летом, на второй год войны. Трудное это было время! Каждая минута была дорога. Приходилось напрягать все свои силы. Движение за наибольшую помощь защитникам Сталинграда было очень горячее. Все соревновались. У нас выработалось правило: не выполнил задания— домой не уходи. Чем ты сегодня помог фронту? Этот вопрос неотступно стоит перед каждым. И когда мне дали учеником Николая, я начал отказываться. Он казался мне обузой. Учить его представлялось мне трудным делом, даже невозможным. Я не мог представить себе, как я буду без помощи слов переделать ему законы ремесла слесаря.
Но на этом настояли, и я покорился своей участи. Я посмотрел из стоящего рядом со мной с застенчивой, робкой улыбкой парня и, сдёрнув на затылок кепку, решительно сказал:
—Что ж! Начнем, пожалуй!
И мне самому стало странно, как будто я заговорил в пустой комнате или сам с собой.
Николай, очевидно, понял мое затруднение. Он улыбнулся еще
более застенчивей, вынул карандаш с блокнотом и нацарапал: «Я писать читать».
- А! воскликнул я-—Так ты грамотный! Что же ты раньше молчал!
Дело пошло на лад. Когда нужно было что-нибудь сообщить, я брал карандаш и писал. Он читал и отвечал. Так мы разговаривали, Николай оказался способным учеником. Он быстро и налету схватывал все, что я ему показывал и об’яснял. Постепенно карандаш и бумага уступили место более быстрому и удобному общению между нами: знаками разговаривать было гораздо проще, в ход шли руки, пальцы, губы, глаза, голова...
И вот мы стали друзьями. Каждое утро он встречал меня своей неизменной ласковой улыбкой. Странно было видеть на его лице выражение радости: ее можно было прочесть только в глазах да улыбке. Чего-то не хватало на этом безмолвном лице - не хватало слов...
Иногда, когда он старался что-нибудь сообщить мне и не мог найти достаточно понятных знаков в для этого и силился найти их, - я ловил себя на том, что сам внутреннее напрягаюсь, стараюсь помочь ему высказать свою мысль. Зато как становилось легко, когда мысль была высказана и понята!
Но Николай все еще был для меня загадкой—молчаливый, прилежный, таинственный. Часто я задавал себе вопрос: а каков его
внутренний мир? Знает ли он, отдает ли отчет себе о той титанической борьбе, которую ведет наш народ? Так ли полна душа его ненавистью к врагу и жаждой, победы, как и у остальных нас? Я иногда видел его с газе- той, но все ли он понимал в ней? Мы частенько вместе смотрели по карте, где идут бои, знал он и Воронеж и Сталинград, но я не был уверен, что он знает о том, то он сам свои силы отдает фронту, победе...
Сомнения мои разрешились самым неожиданным образом. Однажды перед работой в ночную смену мы зашли в наш заводской клуб и попали на киносеанс. Шла, хроника с фронтов Отечественной войны.
В темном зале мы отыскали свободное местечко и сели. На экране, вздымая пыль, мчались танки, пикировали бомбардировщики, пехотинцы ныряли в океан пламени.. Стоял гул от орудийных залпов, разрывов мин и трескотни пулеметов.
Николай как зачарованный смотрел на экран и то и дело хватал меня за руку. Глаза его блестели в темноте. Он не слышал гула и выстрелов, но его захватывала динамика действия, бой, движение... Я думал, что его интересует только действие и движение. Только в цехе мне стало ясно, как я ошибся.
Там он взял меня за рукав и подвел к стеллажу, где мы работали. Обведя рукой нашу готовую продукцию, он изобразил, как берет в руки автомат, прицеливается и нажимает пальцем воображаемый курок. Потом написал: «Фриц», щелкнул себя пальцем по лбу и закатил глазах: Убил...
Затем он вновь показал на детали, ткнул рукой себе в грудь, поднял вверх два пальца, сделал
кружочек, другой и написал: «буду».
— Ого! воскликнул я. — Двести процентов!
Я восхищенно хлопнул его по плечу, и он понял меня, заулыбался.
— Молодец! сказал я.— Право, молодец!
Я еще что-то хотел добавить, и вдруг осознал: это лишнее. Я понял отчетливо и ясно, как трудно словами выразить чувства и мысли, которые переполняют нас, ибо в эту минуту между мной и Николаем установилось такое понимание, которое не выразить словами.
Некоторое время мы безмолвно смотрели друг на друга. Тождество чувств об’единяло нас. Внезапная мысль пришла мне в голову. Я вынул лист чистой бумаги и написал: «Вызываю на соревнование!» Он прочел и спросил: - «Соревнование что такое?».
Я ответил: «Кто сработает больше и лучше». Минуту он колебался: лишь недавно я был его учителем, но потом тряхнул головой и взял карандаш:
«Давай!»
Я написал всего лишь два пункта:
«Делать каждый день по две нормы. Давать продукцию отличного качества»,
Николай несколько раз внимательно перечитал написанное. Он нахмурил лоб, задумчиво помусолил карандаш, перечеркнул слово «две» и написал: «две с половиной».
Я не возражал, мы оба подписались.
Я и сейчас соревнуюсь с Николаем Гущиным, моим молчаливым другом, а он частенько обставляет меня по обоим пунктам.