Встреча с Чеховым
«Вишнёвый сад» в Молотовском драматическом театре
С. Гинц
Чехов был тончайшим психологом и великим реалистом, горячо любившим Родину и столь же горячо и неустанно мечтавшем о её счастьи, всегда глядевшим вперёд и умевшим прямо в глаза смотреть жизни сегодняшней с её Беликовыми, унтерами Пришибеевыми, Епиходовыми и проч., и проч. Чехов был романтиком в высоком смысле этого слова, но романтизм органически сплетался в его творчестве с трезвостью реального взгляда на жизнь, с беспощадной критикой всего того, что существует со знаком минус, и с великой верой в пришествие новой жизни. Таков Чехов и в драматургии своей, в которой суждено было ему сказать новое слово, стать великим новатором, ибо он принёс в театр нечто простое и вместе великое — жизнь, не театрализованную, не подогнанную под «закон сцены», не стилизованную, а самую обыкновенную самых обыкновенных людей.
«Пусть на сцене, - говорил Чехов, - всё будет так же сложно и так же вместе с тем просто, как и в жизни. Люди обедают, только обедают, а в это время слагается их счастье и разбиваются их жизни». Эти гениально простые слова представляют, в сущности, колоссальную программу нового направления в театре. И они же предъявляют чертовски большие требования театрам и актёрам.
Глубина содержания, обаятельность литературного мастерства чеховских пьес всегда тянули к себе театры. И в самом деле: какой из русских театров не мечтает о творческой встрече с Чеховым, о настоящей постановке его пьес! Но мысль Чехова, о которой сказано выше, требует многого и от театра, и от актёров. Отваживающиеся ставить чеховские пьесы (без сложной драматургической интриги, без «выгодных» сценических положений, без пафоса и «театральщины») держат как бы экзамен на творческую зрелость.
Отважился «на Чехова» и Молотовский драматический театр. Отважился, имея уже за плечами ряд серьёзных и удавшихся постановок. И можно без особо больших оговорок сказ-ать, что театр достаточно успешно выдержал экзамен, добился серьёзной победы на своём творческом пути. Мы увидели со сцены Чехова в его простоте и сложности, в отсутствии нарочитости и специфической «театральности», увидели жизнь, какую показывает Чехов.
Постановщик спектакля засл. арт. А. Б. Винер в своей декларативной статье (16 июля в «Звезде») усиленно упирал на то, что «Вишнёвый сад» это комедия, как сказано в подзаголовке у самого Чехова, хотя и приходит к выводу, что это — комедия с лирическим уклоном. Рождалось опасение, что театр в попытках оправдать комедийность пьесы уведёт спектакль от подлинного его смысла, постарается смешить во что бы то ни стало. К счастью, опасения были напрасны. Теоретические утверждения, став лишь рабочей гипотезой, помог-ли театру не превратить спектакль в трагедию или в чистой воды сентиментальную драму. Элементы же комического, сильные в «Вишнёвом саде», оказались достаточно подчёркну-тыми (порою даже излишне, ка, напр., в Епиходове), но не самодовлеющими.
Не имеет смысла ломать копья, определяя точный жанр спектакля — комедия ли это с лирическим уклоном, драма ли с комическими элементами и т. д. Не в этом сила чеховских пьес и не в этом успех или неуспех спектакля. Важно, что на сцене мы видели в большой степени тот самый «обед», во время которого слагается счастье или разбиваются жизни людей. Важно, что до нас доходит основная мысль «Вишнёвого сада»: так жить, как жили Раневские, Гаевы, - нельзя. Жизнь, бурля и вскипая где-то вне их существования, естествен-но, в конце-концов, ломает его, чтобы расцвести с огромной силой в новых людях — может быть, в Ане, пока ещё девически непосредственной, порой наивной, но убеждённой уже, что надо насадить «новый сад, роскошнее этого», проданного вишнёвого сада»; может быть в Трофимове — вечном студенте, восторженном апологете человечества, идущего к высшей правде, к высшему счастью, - скорее же всего в тех людях, что придут им на смену. Показать это и удалось постановщику вместе с большинством актёров.
Большой удачей молодой актрисы Н. А. Родионовой явилось создание образа Ани. Ещё не всё в её исполнении способно полностью удовлетворить, ещё есть в ней кое-что от декламации, от актёрской неопытности, но есть уже в образе Ани чистота и непосредственность чувств, порыв в будущее, восторженная вера в проповедь Трофимова, то есть то, что и пленяет в образе этой девушки. А в своём кратком появлении в финале 3-го акта, в последней заключительной реплике Родионова просто хороша. И Трофимов у Ю. В. Городецкого слеп-лен убедительно и ярко. Он очень гармоничен во всех своих сценических речах и поступках. Может быть, только он излишне рассеян, что слишком прямолинейно выведено Городецким из близорукости Трофимова.
Лопахин у засл. арт. А. А. Колобаева являет собой именно тот тип просвещённого, хоть и вполне отёсанного купца, который будучи человеком дела, строителем, представлял собой явление прогрессивное, хоть сам по себе он и «крепкий мужик». Излишне грубый в третьем акте (ведь Лопахин по указанию Чехова, держится интеллигентно, не мелко, без фокусов) Колобаев в остальном чудесно внутренне и внешне воплощает этот образ. Один из центральных в пьесе.
Е. К. Корнилова с большим тактом, умело показывает и обаяние симпатичной и интересной женщины Раневской, и никчёмность, пустоту, неоправданность её существования. Ей мешают лишь проскальзывающие порой и в манере держаться и в интонациях речи трагические нотки, свойственные актрисе Корниловой, но не присущие помещице Раневской.
Смешной, понемножку выживающийся из ума, нисколько не противный, вызывающий, всё же, чувство презрения своей абсолютно пустой, никчемностью, неприспособленностью к жизни образ Леонида Андреевича Гаева рисует засл. арт. А. Г. Шейн. Тонкий мастер, он очень верными штрихами внешней обрисовки облика Гаева, всем своим сценическим поведением, речью показывает Гаева-пустышку, Гаева, почти хорошего, но убийственно ненужного ни окружающим, ни ему самому, ни жизни человека.
В ряду тех, кто олицетворяет собой отходящее прошлое или, говоря языком пьесы, вишнёвый сад, который не может быть не срублен, стоит и Фирс, фигура которого с поистине большим мастерством создана талантливой игрой Б. Е. Знаменского. Актёр показал в Фирсе и собачью преданность раба, для которого вся жизнь сосредоточена лишь на мысли о том, что Леонид Андреич «шубы не надел», и абсолютную обречённость его, ставшего не человеком уже, а вещью, придатком имения, сада, отходящей старой жизни.
Нельзя не отметить, что Т. В. Баташевой очень удалась Шарлотта Ивановна, маленькая, затерянная в большой жизни фигурка, без путей, без перспектив, трогательно смешная и вызывающая сочувствие благодаря убедительно созданному актрисой её образу. Очень ровен, но и обыкновенен И. И. Задорожный в роли Симеонова-Пищика. Арт. М. В. Щуко успешно и свежо показывает горничную Дуняшу, а Н. А. Слободской — лакея Яшу. Он даёт оригиналь-ный рисунок лакея-пошляка. Не остановленный, а, может быть, и поощрённый постановщи-ком, потерпел крупную неудачу безусловно талантливый М. И. Крэндель в роли Епиходова. Он смешон не жизненно, а фарсово. Он проигрывает актёрское сражение с ролью потому, что намеренно стремится обязательно смешить. В чеховском же спектакле это не прощается самой природой чеховской драматургии.
Наконец, печальная неудача постигла хорошую актрису К. А. Гурьеву, которой явно не удалась роль Вари. Нет ощущения внутренней понятности роли. Не показала Гурьева трагедию этой одинокой женщины, тщетно пронадеявшейся хотя бы на маленькое счастье. Не удалось показать и Варю — придаток к семье Раневских, больше ключницу и домоуправительницу, чем члена семьи.
Таковы плюсы и минусы спектакля. И то и другое в большой степени зависело от постановщика Винера, которому в конечном счёте, при ряде неизбежных недостатков (и в отношении толкования ролей, и в мизансценическом), удалось поставить настоящий добротный спектакль. Недостатки исправимы, ибо следует думать, что театр не прекратит свою работу над спектаклем. Встреча молотовской драмы с Чеховым — это большое событие в жизни каждого театра — удалась.