Подвиг Марии Силантьевой.
Д.Дар
Когда я думаю о том, кто же был главным героем в операции по захвату высоты 623, чье имя нужно назвать первым среди имен героев — мне хочется назвать имя Марии Силантьевой.
Героев принято описывать подробно: как они выглядят, как росли, сколько им лет. Но я ничего не знаю об этой женщине, кроме того, что зовут ее Марин Силантьева, живет она где-то на Урале и работает кондуктором поездной бригады. Вот и все.
Лучшим младшим командиром в моем взводе был сержант Александр Николаев. Этот большой, широкоплечий человек, с русым непокорным чубом, был любимцем всего взвода игордостью его. Всегда веселый, жизнерадостный, он умел одной своей улыбкой, удивительно ясной и светлой, рассеять мглу долгой дождливой ночи, смягчить тоску по дому, облегчить тяготы окопной жизни. Сержант Николаев жил простой, ясной, открытой всем товарищам жизнью. Мы знали, что до войны oн был токарем, что имеет жену, которую зовут Наташа. Мы знали, что у него есть сын — Колюшка, восьмилетний сорванец и озорник.
Все мы не раз собирались вокруг мерцающей коптилки, чтобы послушать письмо от Наташи и полюбоваться домиками, корабликами и танками, нарисованными и раскрашенными Колюшкой.
Но однажды, получив письмо, сержант Николаев не позвал нас, как обычно, к коптилке. Он терпеливо смял письмо в кулаке и, засунув его в кармам быстро вышел, почти выбежал из землянки.
Это было так не похоже на него. Я вышел вслед за ним. Он сидел на пне, один, озаренный светом багрового неба. Он плакал, крупные и тяжелые мужские слезы медленно стекали по его лицу, и он не стыдился и не вытирал их.
В письме было сказано:
«Товарищ Николаев! В кармане у вашей покойной жены я нашла этот адрес. Сообщаю печальную весть. Мы с нею ехали в одном вагоне из родных мест, занятых немцами. Немецкие самолеты налетели на наш поезд, бросали бомбы и расстреливали нас из пулеметов. Ваша жена убита. Мальчика, который ехал вместе с нею (наверное ваш сын), я больше не видела. Что с ним, не знаю»... Дальше стояла подпись неизвестной женщины.
Только поздно ночью вернулся Николаев в землянку. Губы его были плотно сжаты. Молча прошел он на свое место и лег. Тихо было в землянке, только в железной печке потрескивали дрова, да извне доносился приглушенный толстым слоем земли, раскатистый, тяжелый, никогда несмолкающий гул фронта.
Первым приподнял голову красноармеец Силин. Он взглянул на сержанта и увидел, что глаза его открыты. Тогда, не спеша, он поднялся, скрутил папиросу, прикурил от коптилки и, как бы невзначай, подошел к Николаеву.
— Не спишь?
— Не спится.
— Вот, что я придумал, — тихо сказал он. — Со Смоленщины все к нам в Ярославскую область эвакуировались. Отпишу-ка я своей жене, чтобы она, как-хочет, но разыскала нам твоего Колюшку. Не может мальчонка пропасть. Она у меня боевая. Разыщет. Нажили мы с нею трех своих, а твой — четвертым будет.
Николаев крепко-крепко пожал его руку.
— Ложись-ка ты. Слышишь, как артиллерия взыграла. Чую я, что завтра у нас горячий будет денек.
И Силин вернулся на свое место. Опять все стихло в землянке. Потом приподнял голову ефрейтор Костя Птухин. Он тоже взглянул туда, где лежал Николаев, и тоже сделал вид, что решил закурить, и тоже подсел к нему поближе.
— Не спится чего-то... А ты, знаешь, не грусти. Обязательно мы тобой Колюшку разыщем и ко мне в Кунгур доставим. А в Кунгуре-то у нас, уж будь за него спокоен, моя женушка так, с этими самыми, детьми обращаться умеет, что...
...И так до утра. Олин за другим поднимались бойцы и каждый по-своему пытался утешить своего боевого товарища.
Но горе его было безутешным. Он изменился так, как может изменить человека только глубочайшее страдание. Пропали его улыбки, веселость, задор. Он стал молчалив, и мы уважали эту молчаливость и видели, что в груди его все растет и растет смертельная, неугасимая ненависть к врагу.
Стал он еще более бесстрашным в бою. Но, если раньше его бесстрашие было светлым, прозрачным, то теперь оно стало мрачным, тяжелым и безрассудным. А безрассудство — плохой попутчик воина.
Прошло много времени и наступила зима. В это время наш батальон вел тяжелые и упорные бои за высоту 623. Это была неприступная высота. С нее немцы держали под огнем всю близлежащую местность. Они зарылись глубоко в землю, понастроили дотов и дзотов, заминировали все подходы, оплели колючей проволокой.
Ежедневно, на рассвете мы начинали артиллерийскую подготовку, а потом, вслед за огневым, валом, шли в наступление. Но у подножья высоты был какой-то невидимый рубеж, перейти который было невозможно. Сплошной огонь, словно нож, отрезал каждого, кто пытался перешагнуть эту смертную черту. И мы каждый раз вынуждены были возвращаться на исходные позиции.
Так продолжалось несколько дней подряд. Все мы были утомлены так сильно, что, казалось, без подкрепления нам этой задачи не выполнить.
Но однажды, рано утром, как раз в тот час, когда наша артиллерия уже открыла огонь по врагу, к нам в окопы приполз письмоносец. Он принес письма и среди них одно было адресовано сержанту Николаеву.
На небольшом клочке бумаги было написано:
«Дорогой товарищ Николаев. Пишет Вам это письмо новая мать вашего сына Колечки. Живем мы с ним на Урале. На маленькой станции, в деревянном домике. Я работаю кондуктором поездной бригады. Во время одной из поездок я нашла Вашего сынка на большой узловой станции. Я сразу полюбила его и решила: пусть он станет новым братишкой моего сына и двух дочерей. Он всем доволен. Здоров. Весел. Нарисовал Вам танк, самолет и мостик, который перекинут через овраг, около нашего дома. Я все писала Вам по адресу, найденному в вещах Коли, только недавно узнала, что номер вашей полевой почты изменился. Мария Силантьева»
— Жив-таки, пострел! — закричал Николаев, прочитав письмо. И в голосе его мы услышали прежнюю звонкость.
— Жив постреленок! Жив Колюшка! — кончал он, размахивая письмом. И когда мы всё собрались вокруг него и он стал читать письмо, сначала громко, как прежде читал нам свои письма, - то нельзя было не увидеть, как возвращается прежний Александр Николаев, как лицо его расцветает улыбкой, как задорно выбивается из-под шлема русый чуб и в глазах рождается прежняя светлая и ясная прозрачность.
Он не успел дочитать письмо до конца. В пасмурном небе взвились красные ракеты. Мы вновь пошли в наступление. И опять дошли до того невидимого рубежа, который был непреодолимым. И опять земля вспыхнула под ногами и смертоносная струя опалила нас своим змеиным дыханием и преградила путь.
Но вперед вырвался человек и бесстрашно полез на проволоку, и вот ужо он был на той стороне рубежа и махал рукой, зовя за собой. Это был наш прежний Александр Николаев, любимец взвода и гордость его.
— Ура! — закричал он. —Вперед, товарищи!
И голос его был так звонок, бесстрашен и было в нем столько радостной веры в жизнь что нам показалось, будто в кличе его мы услышали:
- За сына моего! За его будущее! Вперед, товарищи!
Уже второй и третий боец набрасывали свои шинели на проволоку и бежали вслед за ним, уже отделение за отделением, взвод за взводом устремились в место прорыва, и могучая лавина поднималась по склону снизу вверх.
К полудню над высотой 623 развевался красный флаг
* * *
Когда, я думаю о том, кто же был главным героем в операции по захвату высоты 623, чье имя нужно назвать первым среди имен героев - мне хочется назвать имя Марии Силантьевой, простой советской женщины, которая наверное даже и не подозревает о великом подвиге, совершенном ею и многими другими женщинами, отдающими свою материнскую нежность детям, чьи отцы сражаются за Родину, за человеческое счастье.