В. КАВЕРИН
Орлиный залет
В детстве это называлось «Орлиный залет».
На старом дубе, между двух могучих суковатых развилин, он устроил шалаш и проводил там целые дни —длинные летние дни, которые начинались с тяжелого чмоканья стада, вброд переходившего через ручей, и кончались звучной однообразной, далеко разносящейся мелодией пилы — по вечерам на мельнице работали дранку. Тогда это была игра — укрыться от всего мира на «Орлиный залет» — с книгой, в которой перуанцы сражались с конквистадорами, защищая от них свои города, носившие странные и прекрасные имена: Кахамарка и Квито.
Теперь все было похоже на эту игру и так непохоже! С вершины сосны, на которой был расположен наблюдательный пункт, видны были слегка приподнятые над землей полоски блиндажей, в редких купах деревьев справа стояли наскоро замаскированные орудия немцев, а слева открывалась река, еще уносившая время от времени обломки разбитой переправы. Да, это была уже не игра!
Сосна росла над расщелиной и к наблюдательному пункту нельзя было подойти иначе, как по этой расщелине. Мартынов приказал минировать ее, и Панин сделал это с деревенской неторопливостью, казавшейся очень странной в таком молодом, румяном и веселом парне. Кроме Панина, на посту были еще Капустин и Румер. В той необыкновенной жизни, которая продолжалась вот уже седьмой день, каждый из них занял свое место. Румер был аспирант Ленинградского университета: высокий, черный, в очках. Его сперва немного побаивались - "ученый". Панин — насмешник и весельчак — однажды сказал о нем с уважением: «культура мозга». Потом к Румеру привыкли, тем более‚ что его «культура мозга» не мешалаему подражать Утесову и рассказывать анекдоты. Капустин был самый старший из них — бородатый, молчаливый, семейный человек, по профессии столяр, а по призванию страстный охотник, различавший птиц по голосам и чувствовавший себя в лесу, как дома.
Такими эти люди казались лейтенанту Мартынову. О себе он мог бы, разумеется, сказать гораздо больше. Но он не любил говорать о себе, тем более, что в той жизни, которая началась семь дней назад, не было места для воспоминаний. «Орлиный залет» и конквистадоры - это было все, что он разрешил себе вспомнить. Впрочем, однажды, не дотянувшись до котелка с кашей, высоко подвешенного длинным Капустиным, он вспомнил, что его всю жизнь тяготил маленький рост. Но теперь это было преимуществом. Он сидел на сосне как зеленая птица — невидный и неслышный. Зато его негромкий голос вскоре отдавался по всему лесу громом наших орудий. Никто в полку лучше Мартынова не умел корректировать стрельбу. Недаром ему был поручен этот участок - самый важный на обширной линии фронта.
Первые три дня все было прекрасно. Наблюдательный пост был расположен очень близко к немецким позициям, и Мартынов видел все — и подозрительно красивую купу деревьев, за которой вдруг оказывался грузовик с боеприпасами, и слишком высокий кустарник, прикрывавший либо кухню, либо цистерну с бензином. Он привык в ландшафту, раскинувшемуся перед ним, и ни одна, самая незначительная перемена, не могла. ускользнуть от его внимания. Тихим голосом он отдавал приказания — и наши орудия послушно били по грузовикам, цистернам, по немецким «К. П», по частям, готовившимся к атаке.
Но на четвертый день — только что рассвело — две мины ударили в расположение пункта. Это могло быть случайностью. Но через некоторое время случайность повторилась. Наблюдательный пункт был заподозрен — иначе немцы не стреляли бы по скалистой, заросшей сосняком, высоте, которых в окружности было сколько угодно, Но в жизни четырех людей, связанных с тысячами товарищей лишь тонкой, телефонной проволокой, по которой в ответ на сухие отчеты Мартынова передавались сердечные слова поддержки и дружбы, ничего не переменилось. Все так же посменно поднимались они на старую сосну, и та же картина — при дневном, вечернем, ночном освещении — открывалась перед ними. Так же опытный Капустин из сухого пайка делал какое-то подобие обеда, так же насмешник Панин подшучивал над ним, так же Румер рассказывал анекдоты.
Без сомнения, было бы легче, если бы они могли отвечать на обстрел. Но тогда пункт был бы полностью обнаружен.
Они могли переменить место. Но выигрыш был бы невелик, а наблюденье потеряло бы многое.
Они могли вернуться в своим — командир полка дважды спрашивал лейтенанта, «есть ли необходимость?» Но, по мнению лейтенанта, необходимости не было.
Мины все чаще рвались среди скал, и время от времени крупный каменный дождь — осколки разбитой породы — залетал в прикрытие. Однажды камнем разрубило провод, и Панин, не обращая внимания на беспорядочный, но сильный огонь, с полчаса ползал в кустарниках, ища повреждение.
Другой раз — это было хуже — камень разбил очки Румера, а он без очков, как он сам сказал, «на расстоянии километра не может отличить курицу от пулемета». Теперь Мартынова на старой сосне сменял только Капустин.
К концу четвертого дня немцы открыли по ним артиллерийский огонь.
До этой минуты день еще проходил по каким-то естественным законам, установившимся на этом маленьком отрезке советской земли. Они ели всегда в определенное время, спали поочереди. День чем-то отличался от ночи. Теперь все смешалось.
Самый воздух, которым они дышали, свежий прохладный воздух старого соснового леса стал другим - свистящим, рвущимся, опасным. Он мог вдруг опрокинуть, ударить головой о скалу. Даже когда обстрел прекращался, в ушах еще долго стояла отвратительная гамма пролетающего над головой снаряда. Теперь Мартынов уже не говорил вполголоса. Он кричал — и все громче, потому что первым начал глохнуть Панин. Но ничего не переменилось. Попрежнему на развилистой, еще пышной, старой сосне сидел человек, и ничто не ускользало от его острого, усталого бессонного взгляда.
В ночь на пятые сутки был ранен Румер. Он никому не сказал об этом и в темноте кое-как сам перевязал плечо и ногу. Он объявил, что это пустяки, и попытался даже рассказать анекдот, но замолчал на полуслове, увидев, с какими строгими, серьезными лицами стоят подле него Мартынов и Капустин.
— Товарищи, да что вы на самом деле?— весело сказал он. — Честное слово, ничего особенного. Смотрите, даже гнется. — И он с трудом согнул раненую руку.
Мартынов помолчал.
— Ты отведешь его на К. П.- сказал он Капустину,—я сейчас скажу командиру, чтобы он послал навстречу санитаров.
Румер с трудом поднялся.
— Виноват, товарищ лейенант,— сказал он‚— хотя только десять минут назад называл Мартынова, просто Левой,— я прошу у вас разрешения остаться,
— Не разрешаю.
- Лева...
— Кто здесь командир?— вдруг с бешенством крикнул Мартынов.
Все замолчали,
— Есть, товарищ лейтенант,— с досадой пробормотал Румер.
Для того, чтобы вывести его, нужно было разминировать расщелину, — это был единственный путь. Немецкие позиции переместились с тех пор, как здесь были поставлены мины. В расщелину, несмотря на то, что она была извилиста и почти незаметна среди огромных, покрытых мхом и кустарником глыб, залетали осколки снарядов. Но Панин и Капустин сделали это.
— Ну, Лева — близоруко щурясь, сказал Румер лейтенанту.
Они обнялись. Постояли немного и обнялись еще раз.
И Мартынов с Паниным остались одни на наблюдательном пункте.
Ничего не переменилось. Старая сосна была разбита снарядом, и Мартынов перебрался на другую, пониже. Теперь он видел немецкие линии не так хорошо, как прежде. Но как и прежде, он упорно направлял огонь наших батарей, и немцам приходилось далеко огибать район наблюдения, чтобы подвозить к позициям людей и боеприпасы. Все чаще случайные снаряды рвали проволоку полевого телефона, и Панин подолгу пропадал среди кустарников, разыскивая повреждения.
К концу шестых суток он ушел и не вернулся.
Спустившись вниз, Мартынов долго ждал его, лежа в укрытии. Наконец, он пошел искать его и нашел лежащим во рву, с грудью, пробитой пулей. Панин нашел разрыв и успел связать провод. Он еще держал его в застывших руках.
Линия была исправлена. Еще можно было работать. Но когда Мартынов поднялся наверх, он с первого взгляда увидел, что немцы переменили позицию и идут в обход батарей, которые пользовались его наблюдением. Он передал об этом командиру полка. О том, что Панин убит, он не сказал ни слова.
И вот наступил седьмой день — день, когда пора было взять оружие убитых товарищей и приготовиться к обороне. Наблюдательный пункт становился крепостью - маленькой крепостью, но с надежной защитой. Правда, защитник был только один, но много может сделать один человек с твердой волей, с благородным сердцем!
Когда рассвело, он увидел, что немцы, продвинувшиеся вперед, оказались не на запад от него, как было прежде, а на восток, в непосредственной близости от наших позиций. Он был ранен в лицо осколком породы, хотя несерьезно, но болезненно, должно быть осколок задел какой-нибудь нерв. Он почти оглох от грома орудий. Он не ел уже двое суток. Но наблюдение продолжалось.
К полудню он заметил, что отсекает себя огнем собственных батарей. Но наблюдение продолжалось. Оно прекратилось лишь в шестом часу, когда снова — в который раз! — был оборван провод. С машинальной точностью, которая смутно поразила его собственное сознание, Мартынов отметил минуту, когда это произошло. Он надел на плечо автомат и стал рассовывать по карманам гранаты. В заднем кармане брюк граната не помещалась. Он сунул руку в этот карман и вытащил бумажник с деньгами. В минутном раздумьи он подержал его в руке и, размахнувшись, бросил в скалы. Граната дороже!
Должно быть, немцы думали, что за скалистой горушкой с обломанными остовами сосен залегла добрая сотня наших бойцов, потому что, прежде чем подойти к ней, они снова осыпали ее градом мин и снарядов. Мартынов переждал, потом начал осторожно ползти между кустарниками к тому месту, где на берегу речки еще виднелись остатки переправы. Берега заросли густым камышом, и зеленовато-желтая линия его тянулась почти до нашего левого фланга.
Он вышел к берегу - и прямо навстречу ему поднялись из камьша и побежали, крича что-то, немецкие солдаты....
..Накануне был отдан приказ о контратаке, и наши, обманув немцев ложной переправой, перешли речку вброд и ударили на них с тыла. Скалистая высота, на которой был расположен наблюдательный пункт, осталась позади, и К.П. занял расщелину, над которой склонилась старая сосна, подбитая снарядом. Командир полка поднялся наверх. Отсюда семь дней и семь ночей звучал этот голос, к которому прислушивался весь полк, голос человека, которому тысячи знакомых и незнакомых друзей от всей души желали удачи и счастья. Этот человек пропал без вести - безусловно погиб. Лучший наблюдатель в полку. Какая потеря!
Маленькая фигура Мартынова в кожаной куртке и зеленых брезентовых сапогах вспомнилась командиру полка. Он невольно вздохнул и по узкой, теряющейся в скалах, тропинке стал спускаться к землянке политотдела.
Он вошел — и маленький человек в кожаной куртке, с перевязанной головой поднялся к нему навстречу. Он встал, шатаясь. Его поддержали. Он сделал шаг и сказал отчетливым хриплым голосом:
- Товарищ майор, позвольте доложить: явился в часть лейтенант Мартынов.
*) Все рассказанное здесь произошло на одном из участков Ленинградского фронта.