ОБЛИК ГОРОДА-ГЕРОЯ
Ленинград еще по проснулся. В черном сумраке едва угадываются прямые линии площадей и улиц. Одинокие пешеходы неуверенно, словно ощупью, пробираются по тротуарам, исчезая во тьме.
В непроницаемом ночном мраке дома кажутся крепостями Деревянные щиты, засыпанные песком, прикрывают зеркальные витрины магазинов. Между ними узкие амбразуры дверей, завешенных темными шторами. Слепые, невидящие окна. На перекрестках молчаливые милиционеры.
Город—фронт. Он всегда на-чеку. На чердаках, в тесноте домоуправлений, в мерцающих красным деревом канцеляриях—бессонно ночами сидят люди, готовые к встрече врага.
Стрелка круглых часов на углу площади подошла к пяти. Дворники, звеня лопатами, как и всегда, убирают выпавший за ночь снег. Рабочие спешат на завод, на окраину города. Там еще явственнее и ощутимей близость фронта. Слышнее свистящий полет снарядов, чаще раздается дзеньканье выбитых стекол, грохот фугасных бомб. Но тем быстрее вращенье станков, увереннее направляет рука микронную точность стального резца.
Женщины в ватных спецовках направляются в слепящие своей белизной пригородные поля-рыть окопы, строить баррикады и ДЗОТы. С трудом вонзаются в оледеневшую землю кирки и лопаты, немеют от мороза и усталости руки. Но растут ломаные линий траншей и противотанковых рвов. Еще недавно домашние хозяйки, иждивенки, они заменили мужчин, ушедших на фронт. Женщины стали землекопами, пожарными, сталеварами, слесарями. Растет могучая преграда врагу, построенная руками женщин, одетых не в романтические латы Жанны д’Арк, а в стеганые ватники и с противогазами.
Дневной свет приходит поздно. Город уже живет своей обычной, каждоднёвной жизнью. Служащие с чемоданчиками в руках или рюкзаками за спиной, приготовясь к ночному дежурству, спешат в учреждения. Школьники с криком и хохотом направляются в школу.
На шумном уличном перекрестке девушка-милиционер уверенно дирижирует оркестром автомобильных гудков и трамвайных звонков. В булочных на циферблатах весов отмеряются квадраты хлеба, столь драгоценные для ленинградцев, мужественно переносящих лишения.
Молочная паутина тумана окутала город. Здания кажутся призрачными, легкими, словно повисшими в воздухе. В туманной дымке выступают темные силуэты памятников. Вот в полукруге колонн Казанского собора изваянья героев отечественной войны 1812 года—Кутузова и Барклая де Толли, уверенно глядящих в даль.
А дальше, на площади Жертв Революции, где начинается стройная арка Кировского моста,- в римском шлеме и со взнесенным мечом - Суворов. У оледеневшей Невы - Медный всадник, вздернувший на дыбы коня, разящего копытом змея. Мешки с песком, прикрывают памятник от бомбежки. Тени прошлого неусыпно охраняют город, напоминая о его всегдашней доблести и славе.
Проспект 25 Октября, ранее Невский - гордость ленинградцев. Его название говорит о Великой революции, переделавшей мир. Невский проспект увековечен Гоголем, плененным его красотой. Теперь по его широки тротуарам уже не пробирается робкий Акакий Акакиевич в истлевшей шинели, не разгуливает самовлюбленный майор Ковалев в поисках теплого места или выгодной женитьбы. Невский проспект прекрасен, многолюден, начисто убран. Фашистам удалось лишь слегка повредить два-три здания, да выбить кое-где стекла
В боковом переулке виднеется куча обломков разрушенного шестиэтажного дома. Над грудой кирпичной трухи, штукатурки, изогнутых рельс каким-то чудом повисла черная, лакированная коробка рояля... Чуть слышно дрожание порванных струн. Рояль напоминает о домашнем уюте, когда семья сидит за вечерним чаем, а дочь-студентка консерватории играет этюды Шопена. Этот тихий уют, мирная безмятежность квартиры погребены под обломками. Восстановительная бригада прокладывает осторожно путь среди груд кирпича,
Но ленинградцев не запугать бессмысленной жестокостью варваров, преступным убийством. Они отвечают кровью за кровь, они знают, что враг заплатит сторицей. Ленинский лозунг «Победить или умереть!»—стал достоянием ленинградцев, как и в дни наступления Юденича. Он вошел в их сознание не жирным шрифтом газетного лозунга, не готовой, застывшею формулой, а как то, что само собой разумеется, что все знают и чувствуют. Вернее все знают одно - "Победить!"
На тихих улицах, в садах, в глухих тупиках шагают отряды рабочей самозащиты. кожаные куртки, штатские пальто, клетчатые кепки напоминают суровые дни 1919 года, когда рабочие шли на защиту столицы от черных банд Юденича.
С тех пор выросло новое поколение. Сыновья сменили отцов, заменили их у станков, взяли винтовки. Вот пожилой рабочий в черной кожаной куртке, участник гражданской войны. Рядом с ним его сын, светлоглазый юноша, с мускулатурой спортсмена.
Он-—студент индустриального института, лыжник-доброволец, участник войны с белофиннами, закаленный в жестоком морозе. Вот поседевший, слегка сгорбленный человек с молодыми глазами. Профессор, автор многих известных за-границей трудов по астрономий. Оставив свой кабинет, свои книги и рукописи, он пошел добровольцем. Строгая точность астрономических приборов помогла ему стать отличным пулеметчиком,
Незаметно наступает вечер. Легкий туман быстро оплотневает. Город снова погружается в темноту. Лишь из приоткрываемых дверей магазинов вырывается иногда на улицу узкий луч света, мгновенно исчезающий в сумраке.
У входов в кино и театры, освещенных чуть заметным голубоватым мерцанием, толпятся ленинградцы. Здесь следят они за легчайшими взлётами «Коппелии», слушают патетические стихи ростановского «Сирано де - Бержерака, торжественную медь симфоний Бетховена. Нередко в тончайшее скерцо врезаются печальные вопли сирен. Тогда зрители сходят в глухие отсеки подвалов, в бомбоубежища, чтобы после отбоя тревоги досмотреть спектакль, дослушать концерт.
Не было ранее более мирного, штатского места, чем домоуправления. Справки об иждивенцах, листочки жироприказов с квартплатой, досадные разговоры о неисправной уборной, управдом, считающий свою должность, упущением в биографии—таковы были. домоуправления. Сейчас по-иному. Дом стал кораблем, домоуправление - боевой рубкой, управдом-капитаном.
Тревога. В черном бархате неба, рокот пропеллеров. Со всех сторон поднялись копья прожекторов, раздался грохот зениток. Заунывно-протяжный, вибрирующий вой сирен заглушает все звуки. Подхваченный в каждом доме, в каждом доме, в каждом учреждении-он назойливо, неотвязно забирается в уши. Улицы замерли. Нет ни спешки, ни суеты. С привычной деловитостью все расходятся по-местам. Прохожие заходят в подворотни домов, в ближайшее бомбоубежище, Вверх на чердаки. и на крыши спешат звенья бригад МПО, пожарники-женщины в касках, в больших асбестовых рукавицах. В магазинах по-прежнему идет торговля, в столовых за столиками продолжают обедать. Жизнь города не прервалась.
В углу чердака, у слухового окошка, сидят на дозоре-автор остроумнейшей пьесы, идущей в театре, видном тут же за углом, напротив, ученый-филолог, изучивший метрику пушкинских ямбов, и двенадцатилетний подросток, по прозвищу "Крокодил" любитель и знаток голубиного спорта. Они рассуждают о повадках, голубей, о красоте их полета. Но вот слышнее и ближе гуденье пропеллеров, зачастили зенитки. На крышу дома упали зажигательные бомбы, оставляя в темноте огинстый след. Профессор, близоруко поправив пенсне, стал засыпать них песком, задыхаясь, от дыма, обжитая руки и лицо. Писатель неуклюже пополз по крыше вслед за «Крокодилом». Забыв про отдышку и дрожание рук, он сбрасывает с крыши серебристые сигарообразные бомбы на обледеневшие булыжники двора.
Во время тревоги город напоминает зачарованный дворец спящей красавицы, где даже повар уснул над неподвижным пламенем плиты. Пустые улицы, спокойно стоящие в подворотнях прохожие. Лишь с бешеной скоростью проносятся автомобили и грузовики.
Внизу, в катакомбах подвалов, под железобетонными перекрытиями, укрылись целые семьи. Бомбоубежище вошло в быт ленинградцев, стало для многих из них привычной жилплощадью. Сюда нанесли ребячьи игрушки, кроватки, чайники. Здесь слышен уличный шум и грохот зениток. Лишь дрожанием стен и отдаленным эхом отдается близкое падение фугасной бомбы, напоминая об опасности.
Но вот в радиорупоре звучат звонкие, бодрые трели отбоя. Они похожи на задорный призыв охотничьего рога. Город мгновенно оживает, улицы вновь наполняются спешащим народом,жизнь входит в свою обычную колею.
Ленинградцы спокойны. Они знают, что коричневая проказа их не коснется. Враг, жестокий и кровожадный, будет дотла уничтожен. Они знают, что в их городе, как и на фронте, - каждый проверяется делом. Город все также недвижно стоит у замерзшей Невы, все такой же строгий, прекрасный и стройный. Бомбы врага будят в сердце лишь месть, но не могут сломить в ленинградцах железной воли к победе.
Н. СТЕПАНОВ.