РАССКАЗ
ПОДВИГ
До войны Александр Николаевич Земский был профессором. литератором, и его плечи привыкли сутулиться над письменным столом. Он и сейчас сутулится в военной шинели, надетой на теплый ватник. Он то и дело сбивался с лесной тропы, проваливался в снег, вылезал и внове попадал в сугроб. Он недавно прибыл на фронт.
Большое хозяйство отведенного в резерв батальона уместилось здесь, среди черных стволов, на ослепительно белой земле. Торчали дула забросанных еловыми ветвями орудий, топырились походные кухни, отдыхали молчаливые пулеметы. Лес был насыщен людьми в полушубках и ватнииках.
Земский—в который уже рез—поскользнулся на мерзлой тропе, схватился рукой за тонкое деревцо, и его осыпало снегом с головы, на которой плотно сидела каска, до ног, обутых в белые бурки
—Тьфу ты,—пробормотал он, отряхивая н сбивая снег, попавший за воротник шинели.
Из ближней землянки навстречу ему вылез худощавый командир, невысокий и чернявый. Движения его были точны и размерены, но глаза его, пронзительные и быстрые, выдавали в нем человека нервного и стремительного в поступках.
Земский осведомился у него неожиданно-строгим . голосом:
— Где здесь Каштанов Павел?
Таким тоном он вызывал студентов к экзаменационному столу Худощавый командир остановился, сверкнул на него глазами и отозвался:
— Моей роты. боец.
Товарищ Иванов? Познакомимся: Я—из штаба дивизии.
Земский расстегнул полевую сумку, болтавшуюся у него на животе, привычным, много раз повторенным сегодня жестом вынул свое удостоверение и, протягивая его командиру роты, промолвил еще раз:
— Я к вам из штаба дивизии:
— Пожалуйста.
Залезая в землянку. Земский, конечно, стукнулся лбом.
В землянке оказался даже табурет, тотчас же проложенный гостю. командир присел на нары.
Земский опять раскрыл сумку, вынул из нее на этот раз блокнот и карандаш, положил всю эту канцелярию на колени и сказал:
— Я хотел бы услышать от вас о занятии села Пушново Ведь это там Каштанов забросал гранатами штаб противника?
Командир подтвердил:
— Да. Мы вторглись внезапно, в тыл зашли.
Земский, занеся карандаш над блокнотом, продолжал:
— Я очень просил бы вас рассказать мне, прежде всего, о себе самом.
Иванов ответил кратко и точно:
— О себе ничего не имею сказать.
Земский протестующе подался к нему, даже руки вперед выбросив, и сразу стало ясно. что при всей своей учености он—сангвинник, способный на неожиданные поступки. но Иванов уже выходил из землянки.
—Сейчас приведу вам Каштанова .
И Земский остался в землянке один. У него было большое полное лицо с чуть выпученными глазами и носом, отчасти похожим на грушу
Не прошло и пяти минут. как перед ним уселся на нары боец, которому, конечно нельзя было выпрямиться в этой землянке— такой уж дан ему был природный рост. Это был Каштанов и командир роты Иванов говорил ему:
—Товарищ старший политрук насчет твоего дела прибыл, ну, того, когда ты гранатами фашистов в Пушнове успокоил
Каштанов проговорил добродушно:
— Что ж особенного? Это каждый бы сделал. будь только случай... Тут и рассказать нечего
С ним вместе пришел маленький полный боец с очень молодыми голубыми восторженными глазами Он в упоенит слушал спотыкающийся рассказ Каштанова и с уважением следил за карандашом Земского, бегающим по листкам блокнота Уходя, он почел долгом своим пояснить свое неоправданное молчаливое присутствие:
— Мы с ним земляки, с одного колхоза, товарищ старший политрук. Я о его геройстве в колхоз рапортую—чтобы лучше работали.
Земский остался в полку Командировка его была продлена надолго. Он сдружился с бойцами. и они сдружились с ним, привыкнув к его сутулой фигуре, полюбив его беседы. Через связных он пересылал материалы в штаб дивизии А батальон—капли в мощной волне наступающих армий—продвигался на запад стремительно и неудержимо, и в крайнем напряжении и в тяжелых испытаниях. И Земский шел вместе с ним. Он копил в душе своей сожженные города и села, разоренные колхозы, взорванные мосты. И не сгибались еще ниже, а распрямлялись его сутулые плечи, шаг стал энергичней. и месть стала ему дороже жизни. Он жил в неутомимом темпе, в огромном напоре.
Однажды он стоял перед изуродованными трупами замученных фашистами людей и услышал горько сказанные слова:
—Вот какого врага мы имеем перед собой на родной земле! Такая мучит злоба, что все мечтается и мечтается о таком подвиге!
Говорил голубоглазый приятель Каштанова и говорил верно. Земский не из донесений узнавал, а в боях собственными своими глазами видел рождение новых героев Но себя он не числил в их ряду, хотя уже хорошо знал свист пуль и жужжание осколков Он добросовестно делал свое дело, но так же, как и земляк Каштанова, подвигов не совершал.
Это случилось на пятую неделю пребывания Земского в полку. Он был в этом бою с ротой Иванова.
Перебежка. Залегли. И нельзя вновь ринуться вперед, потому что совсем близко от того места, где лежал Земский, застрекотал пулемет, простреливая просеку. Дальше все произошло без особых размышлений. Земский швырнул гранату туда, откуда бил враг, затем другую.. А потом опять перебежка, и с опушки открылась стая черных хат, глубоко севшая в белизну сугробов, с тонко прочерченными черным по белому плетнями. Еще одна плененная врагом деревня.
К ночи, в освобожденной деревне, Иванов поздравил Земского:
— Вы подавили огневую точку противника и этим способствовали успеху атаки.
— Я?—удивился Земский и тотчас же вспомнил пулемет, бивший по просеке.
Он бы рассказал об этом деле не лучше, чем ему—о своем. Просто он был ближе других к вражескому пулемету—вот и все, Он сейчас вполне понимал Каштанова.
Его поступок был вызван общим движением, общим напором, и он не отметил его. Но командир отметил.
***
Рассказав все это мне. Земский сказал, глядя на меня своими чуть выпученными глазами:
— Что ж! Нам все кажется—мало и мало сделали, больше надо Нас— миллионы, мечтающих о подвиге, а это тоже неистощимый резерв и победа!
Мих. СЛОНИМСКИЙ.