В. КАВЕРИН
Прощальный салют
Это было превосходное место — мельница на маленькой речке, в пяти-шести километрах отсюда впадавшей в Балтийское море. Она была видна с чердака—в просвете между рядами красных в этот час от заходящего солнца сосен.
Такая тишина была вокруг, такая величественная картина открывалась, в этом широком, свободном просвете, что трудно, почти невозможно было представить себе, что здесь идет беспощадная, непримиримая война. И что четверо юношей в краснофлотской форме - это форпост одной из частей морской пехоты. И что этот форпост, неслышный и невидный, на дереве сливающийся с листвой, прячущийся в оврагах и ямах, без сна и отдыха, с бесконечным терпением наблюдает за всем, что делается на земле и на небе.
В просторном помещении мельницы было полутемно и прохладно. Еще лежали в углу мешки с мукой. Повсюду во всех углах и щелях еще была тонкая мучная пыль, так что все четверо скоро были выбелены на славу. Они осмотрели мельницу и заняли свои посты. Саша Пегов остался на чердаке. Маленький, неуклюжий Зайцев занял пост над речкой справа, аккуратный Веретьев скрылся в лесу, связист Курочкин возился внизу у плотины, маскируясь и налаживая связь.
И вот начались долгие часы ожидания. Медленно приближалась ночь, тени становились длиннее. Уже над морем появилась чуть прозрачная белая муть и берега потеряли прежние, строгие очертания. Дорога, за которой наблюдал Саша Пегов из окна чердака, потемнела и с прежней отчетливостью была еще видна только на поворотах. Но все-таки она была видна, хотя уже первый час был на исходе. Значит, она будет видна всю ночь, значит, здесь ночи лишь немного темнее, чем в Ленинграде.
В Ленинграде он кончил школу и пошел на фронт. В Ленинграде остались его старики. Ему было только двадцать лет, и нет ничего удивительного в том, что он не особенно задумывался над тем, любит ли он свой город. Конечно, он любил его, потому что это был его родной город, в котором он родился и вырос. Но он не знал, как он любил его!
Где-то далеко на востоке, на берегу моря, лежал этот огромный, близкий сердцу, великолепный город. Он спит сейчас, выставив сторожевые посты у каждых ворот и на каждой крыше. Аэростаты воздушного заграждения висят над ним, похожие на больших серебряных рыб с толстыми ушами. На Петроградской спит мать или не спит, а думает о нем: «Где мой Саша».
Ему показалось, что лёгкое облачко пыли поднялось над взгорьем— там, где дорога круто шла вверх и вдруг обрывалась, Но облачко растаяло. Тишина, тишина!
И вдруг в этой тишине, нарушаемой иногда лишь сонным всплеском рыбы, раздался очень далёкий, металлический звук. Еще ничего не было видно, только снова появилось над взгорьем облачко пыли, а этот металлический, скрежещущий звук все приближался.
Зайцев скатился с берега и мигом перемахнул через плотину.
— Танки,—не переводя дыхания, сказал он.
— Да, вижу.
Это было очень неожиданно—танки здесь, так близко от моря. Воздушный десант? Так или иначе, это были танки, должно быть, штук пять-ни много, ни мало.
Можно было не спрашивать, знает ли уже об этом связист и сообщил ли он командиру части. Связист сообщил. Через две минуты после того, как Пегов увидел на дороге облачко пыли, в журнале донесений Энской части появилась запись: «Замечено пять немецких танков. Идут на нас».
то, ради чего четверо юношей в краснофлотской форме лежали всю ночь, наблюдая за всем, что делалось на земле и на небе, было выполнено. Теперь они могли уйти к своим, если хватит времени, или спрятаться, то есть пропустить танки и начать действия в тылу. Они не сделали ни того, ни другого. Оружия было не так много: четыре винтовки, несколько связок гранат. Зато дорога с крутого подъема скатывалась вниз и шла вдоль берега речки, по гати. Потом начинался мост, а за ним плотина - все узкие места, удобные для защиты.
Теперь они все вчетвером собрались на чердаке и молча стояли, слушая, как нарастает, приближаясь, равномерный грохот колонны. Пегов посмотрел на товарищей: Веретьев, подтянутый и, как всегда, особенно тщательно одетый, спокойно ждал приказаний. Может быть, он был немного бледнее, чем обычно. Маленький Зайцев деловито устраивался у окна—у него был такой вид, как будто он всю жизнь только и делал, что с винтовкой в руках сражался против танков. Только связист немного растерялся, зачем-то притащил наверх аппарат, надел его на плечо, опять снял...
— Ну, товарищи, - волнуясь и стараясь скрыть, что он волнуется, сказал Пегов, - значит мы их сейчас встретим. Ты, Зайцев, оставайся здесь, где лежишь. Веретьев, спускайся вниз. А Курочкин с той стороны, спрячешься за плотину. Ты, Курочкин, возьми связку—бросишь первый. А мы с Зайцевым будем действовать сверху.
Грохот все приближался, и вот первые танки показались на взгорье. Они шли на хорошей скорости только что были далеко, а вот уже ближе и ближе. Солнце еще не вставало, и в бледном утреннем свете они шли и шли - угрюмые, горбатые, похожие на бронтозавров, машины.
Пегов немного боялся, что связист рано бросит гранаты. Пегов давно присматривался к нему и решил, что он—нервный. Головной танк был теперь совсем близко, и если Курочкин подорвет его до въезда на мост,—ничего не выйдет, потому что задние обойдут и станут бить с тыла. Нужно было послать Зайцева, а Зайцева — нельзя, потому что он прекрасно стреляет. Веретьева... Или итти самому... Секунда, другая, третья. Танк с разбега влетел на мост. Взрыв! Связист бросил гранаты.
Очевидно, это было сделано неплохо, потому что танк остановился и круто пошел направо. Направо была река, он сломил перила и, как подбитое чудовище повис над водой. Стрелок открыл люк. Пегов немедленно бросил в люк гранату.
Теперь нужно было приниматься за второй танк, что было гораздо сложнее, потому то он остановился на самом въезде, как будто задумался, что теперь делать. Впрочем особенно долго думать ему не пришлось. Вторая связка полетела в него из-за угла - это сделал Веретьев. Танк рванулся вперед, потом назад. Люди выскочили из него, и маленький Зайцев пятью выстрелами убил их из винтовки.
Он сам был убит ровно через минуту. Снарядом снесло крышу мельницы, и осколок попал ему в грудь.
Вдруг наступила тишина. Пегов, отброшенный в сторону, поднялся и медленно встал на колени. На чердаке стояли весы, падая, он ударился о них и теперь, выбираясь из сломанных досок, чувствовал сильную боль в плече—наверное, вывихнул. Но об этом некогда было думать.
Он взял у Зайцева винтовку, зарядил ее и спустился вниз. Веретьев, стоял на ларе у маленького окна. Очевидно, то, что он видел, было очень интересно, потому что он смотрел, не отрываясь, и только молча показал Пегову, чтобы он стал подле него.
Прямо под окном был привод от жернова и станок, на, котором делали дранку, а дальше штабеля напиленной и приготовленной для дранья осины. Между этими штабелями полз человек. В другом просвете мелькнул еще один. Третий, четвертый...
— Хотят окружить, - шепотом сказал Веретьев.
— Да. Где Курочкин?
— Не знаю.
Те, что ползли, по одному стали перебегать и прятаться под станком. Веретьев хотел стрелять, но Пегов остановил его: лучше было встретить их в дверях, а когда бросятся назад, — перебить между станком и штабелями.
Через две минуты они появились в дверях: сперва один робко просунул голову, огляделся и, обернувшись назад, что-то сказал по-немецки. За ним вошел и остановился на пороге другой. Веретьев, выстрелил, и первый упал. Второй бросился назад. Те, что сидели под станком, побежали за ним, и Пегов с Веретьевым убили их из винтовок.
Снова наступила тишина, и в этой тишине Пегов вдруг ясно услышал биение своего сердца. Он почти не волновался, только два или три раза спросил: «Где Курочкин?» - совсем забыв, что уже спрашивал об этом. Никогда прежде он не думал о смерти, не думал и сейчас, когда она была так близка и, кажется, неотразима. Он думал только о том, что танки все-таки удалось остановить и что наши, должно быть, уже выступили, и что самолеты будут здесь самое большее через десять минут.
— Эх, продержаться бы эти десять минут!
Страшный удар, от которого потемнело в глазах, раздался над его головой, стена, подле которой стоял на ларе Веретьов, расселась. Он видел, как Веретьев прыгнул вниз и как упавшая балка сбила его с ног и прижала к полу. Пегов прождал с минуту—больше не стреляли—и пробрался к нему. Он был убит наповал.
Теперь, кажется, все было кончено. Убиты Веретьев и Зайцев, убит, должно быть, и Курочкин— иначе он бы вернулся, он мог проползти под плотиной.
Пегов был один в этом разрушенном маленьком доме. Но ничего не было кончено! С чувством радостной злобы, бешенства, восторга, от которого кружилась голова, он лежал с винтовкой в руках, да с винтовкой запасе и ждал.
Ничего не кончено, у него еще были патроны.
— А ну, подойдите-ка, подойдите-ка...- говорил он про себя.
И, точно согласившись на его просьбу, высокий немец, наверное, офицер, хладнокровно вышел из танка и направился к мельнице - к тому, что от нее осталось.
— Сдавайтесь, руссен!—крикнул оп.
Пегов выстрелил в него, и офицер упал.
— Ну-ка, давай, следующий. Ну-ка!
Он устроился удобнее, сделал для винтовки упор.
Второй удар —на этот раз вниз, в каменное основание мельницы, — обрушился на него и отбросил в сторону. Танки подошли с тылу и били по мельнице прямой наводкой.
Последние винтовочные выстрелы умолкли наконец, а танки все били и били, чтобы снести, сломить, уничтожить этот маленький домик и вместе в ним загадочное упорство русских...
Должно быть, он был ранен, хотя и не чувствовал боли. Еще минуту — другую он как бы старался остановить ускользающее сознание. Но оно исчезло, наконец, и на смену ему пришло забытье — полусон. Грохот отдалился, пропал, и он лежал теперь в тишине, с открытыми глазами. Что видели они в эту минуту? Быть может детство, свободное и счастливое, согретое мечтою о море, прошло перед ним? Или город, близкий сердцу, великолепный город, с прекрасной рекой и строгими, милыми площадями?
Ему было бы легче, если бы он знал, что Курочкин жив...
Раненый в руку, Курочкин отполз от плотины и спрятался в камышах. Танки прошли через мост, и тогда, стараясь не очень беспокоить раненую руку. Курочкин стал собирать у мельницы дранку. Костер долго не разгорался—бревна у въезда отсырели от утренней росы, но Курочкин упрямо раздувал костер, и вот, наконец, огонь как бы осторожно прошелся по бревнам и запылал, запылал...
Через час к мельнице подошли наши части, получившие донесение. Немецкие танки, отступая, остановились перед горящим мостом и были уничтожены. Это был прощальный салют трем юношам в краснофлотской форме. Четвертый рассказал то, что вы прочитали.